Рейтинг@Mail.ru
25-й кадр / Статьи / Разделы / Другое кино / Ларс фон Триер
Автор: Влад КолмаковДата: 13.03.2014 05:02
Разместил: Данил Вейдер
Комментарии: (0)
8 марта осталось немного позади, но мы любим женщин все 366 дней в году, потому не считаем, что эта статья - такой запоздалый подарок. Подарки, знаете ли, всегда к месту, а неожиданные - еще приятнее. И уж совсем хороши те, что будет интересно прочесть даже мужчинам.


Неизвестно, кто и когда впервые бросил в адрес Ларса фон Триера слово «женоненавистник». То ли когда виселица невыносимо вдруг оборвала последнюю песню Сельмы, то ли когда под брезентом в кузове грузовика Грейс Маргарет Маллиган сомнамбулически «платила за риск» натурой, то ли на девяносто третьей минуте «Антихриста» (там, где про клитор); скорее всего, конечно, третье — ну или кто-то, вопреки законам физики, природы, здравого смысла и всего остального, не досмотрел «Догвилль» до широко известного конца. Как бы там ни было, обвинения Триера в мизогинии закрепились во вселенной и сейчас горячо любимы почти всеми — пожалуй, больше даже поклонниками, чем аллергиками.

И в таком распределении есть смысл (помимо того, что каждое обидное в приличном обществе слово в случае с Триером почему-то принято считать комплиментом). Условные фанаты про это только шутят, тогда как у оппонентов в основном все-таки есть здравый смысл: всерьез считать режиссера женоненавистником не то чтобы прямо странно или смешно, но, чувствуется, если бы кто-то по-настоящему встал на защиту датчанина, сторона обвинения сокрушительно бы проиграла.

Фон Триер любит женщин — настолько, насколько вообще может любить их человек, не слишком жалующий людей в целом.

Нет, он едва ли изучает женскую психологию или является певцом их чего-нибудь. Фильмы датчанина в конечном счете всегда универсальны, они не о «нем» или о «ней», а о мире, о каком-то несклоняемом «оно». Но факт остается фактом: с женщинами Ларсу явно интереснее. (Настолько интересно, что, несмотря на три на данный момент каннские ветки, больше одного фильма с ним выдержала, кажется, только Генсбур — но это уже другая история, пусть и включающая в себя побеги со съемочной площадки, плевки под ноги, расхаживания голышом и громкие скандалы прямо в лесу.)

Конечно, так было не всегда. Триер не сразу стал не то что собой, — человеком. Вот, скажем, сделанный в восьмидесятом году восьмиминутный фильм «Ноктюрн», где из героев только женский силуэт и голос, снят о женщине явно только потому, что подобные экзистенциальные томления в исполнении мужчины выглядели бы не так красиво. Ранний Триер — художник, декоратор, украшатель, человек, старавшийся загримировать форму под содержание и наоборот. Образы — в сущности, такие же прикладные кунштюки, как и нескончаемые цитаты Джойса и Тарковского. Во всей трилогии «Е», начале полнометражной карьеры датчанина, был, по большому счету, один значительный герой — альтер-эго автора.

Занятней всего выглядит, как ни странно, вторая часть, «Эпидемия», где две главные роли и исполняет сам режиссер. В фильме о двух сценаристах (Триер N1), в срочном порядке сочиняющих повышенно экзистенциальную чушь об эпидемии чумы и враче-альтруисте (Триер N2), отказавшемся от поста министра культуры и отправившегося лечить людей витаминками, в конце — в той реальности, где сочиняют — появляется будто бы единственная женщина со словами — медиум. Ее вводят в транс, где она в немыслимых страданиях переживает все ужасы той эпидемии из сценария — после чего бубонами покрываются все окружающие. Безусловно, едва ли Ларс думал о чем-то подобном, но именно эта сцена в какой-то мере предсказала ту плоскость, в которой он будет работать годы спустя: женщина страдает — а чума потом всем остальным.

Сразу после «Эпидемии», еще до того, как закончить первую трилогию, режиссер снимает для телевидения фильм «Медея», на известный древнегреческий сюжет и по сценарию великого режиссера Карла Теодора Дрейера, за которым Ларс и так донашивал манеру и смокинг. Второе, на самом деле, важнее первого, но выпавший шанс посмертной реализация одной его идеи — возможно, еще более серьезный подарок Дрейера Триеру. Для тех, кто не знаком с мифами: Медея — женщина, убившая собственных детей после предательства мужа. Кино известно в основном методой съемки, в то время уже проработанной видеопиратами, но легализированной точно впервые. Однако это не только первый в истории кино официальный камрип, но и первый в истории Ларса фон Триера официальный фильм про женскую силу — в финале сама Медея почти перестает быть человеком, а становится чем-то сугубо метафизическим.

Потом было «Королевство», где на смену Тарковскому пришел Линч, где тоже была девушка с талантом в области спиритизма, и где Триер (стоя в начале и конце каждой серии в том самом дрейеровском смокинге, но вроде бы, как говорят, без штанов) наконец разобрался с самим собой. Забавно, что формально сериал лучше всего рифмуется с «Самым главным боссом» 2006-го года, но если «офисная комедия» рассказывает о безграничной власти творца (неважно, про Бога это или про режиссера), то «Королевство» — о его же безграничной глупости, некомпетентности и, в конечном счете, ненужности.

Итак, автор умер (похороны состоятся с подписанием «Догмы 95»), да здравствует — а, собственно, кто? Тут впору снова вспомнить «Эпидемию» и «Доктора Месмера»: сценарий двух кинематографистов Ларса и Нильса, очевидным образом, повествует о человеке с золотым сердцем — как и три следующие картины Триера, образовавшие трилогию с таким названием. Но доктор с лицом режиссера и с аспирином против чумы — совершенная дичь; а над обязательно тяжелой судьбой каждой из героинь «Золотого сердца» можно рыдать, и в этом даже не будет стыдно признаться. Золотое сердце — всегда женщина, еще и окруженная одними подонками, главный из которых, похоже, Бог (про сомнения в его квалификации, впрочем, режиссер открыто заявит только в 2009-м, а пока об этом и речи не идет). Хотя из всех триеровских фильмов эти три ближе всего к формату «признания в любви», эти признания парадоксально безжалостны: при всей святости трех девиц, эта их чистота обусловлена блаженностью, инфантильностью, идиотичностью, если угодно; им всем, по разным причинам, не место в этом мире. Потому-то здесь гендер персонажа и не вопрос эстетики, как раньше: другой любимый триеровский типаж, мужчина-идиот, никогда не окажется святым — он будет либо простым придурком, либо, что чаще, придурком жестоким.

У Грейс Маргарет Маллиган сердце тоже золотое — если и впрямь не знать, чем кончается, «Догвилль» можно больше двух часов принимать за невесть откуда взявшуюся четвертую часть предыдущей трилогии. Но если Бесс трахалась за что-то, Карен позорилась за что-то, а Сельма умирала за что-то (две крайние — за действительность, оставшаяся — напротив, за честный уход от нее), то у Грейс — просто плакатные принципы. Милосердие, прощение, любовь. Свобода, равенство, братство. Плакат, на котором они написаны, не похож на реальную жизнь примерно так же, как декорации триеровской Америки не похожи на настоящие здания. И обе истории Грейс — о том, как, столкнувшись с реальным миром, золотое сердце ржавеет, и Бесс-Карен-Сельма становится Медеей, и чума на оба ваши дома. В этом и отличие самой, возможно, интересной героини нулевых от трех предыдущих триеровских женщин: те в принципе уже не могут с этим миром столкнуться.

Третьей части «Американской трилогии», «Вашингтона», так и не последовало, но по-прежнему интересно, как она выглядела бы. В «Догвилле» Грейс, с лицом античного божества, избавлялась от своего христианского смирения, а в «Мандерлее», с лицом уже наивной дурочки (Брайс Даллас Ховард, к тому же, младше Николь Кидман на тринадцать лет) с активной гражданской позицией, теряла и наивность, и гражданскую позицию. Чего ей следовало лишиться в третьей части — большой вопрос.

Ну, или нет. Из всех «возможностей», обещанных издевательским названием американской трилогии, по сути, для самой героини единственной была возможность разочароваться. В моральных установках, в людях, в себе — да в чем угодно. При таких данных, в кого, как не в ту безымянную женщину из «Антихриста» должна была превратиться Грейс? Ну да, теперь уже, наоборот, немного постаревшая, а как ей иначе? И разве нельзя менять время и декорации, если можно менять главных артистов? Город Вашингтон или загородный дом Эдем — чем не нормальные для режиссера синонимы? В «Антихристе» женщина впервые у Триера — несмотря на явные параллели со все той же «Медеей» — стала настоящим чудовищем (по собственной, можно сказать, воле, а на вышеупомянутой девяносто третьей минуте еще и технически переставая быть женщиной). По большому счету, из всех возможных концов истории о похождениях Грейс Маргарет Маллиган, такой видится наиболее правдоподобным — не в третьей части, так в пятой, седьмой или одиннадцатой.

Закончил «Антихрист» предыдущую трилогию или нет, он совершенно официально открыл новую — «трилогию депрессии». Фон Триер, подобно герою своего «Элемента преступления», вернулся, пускай и совершенно неузнаваемый, домой, туда, откуда начинал — к неприкрытой дьявольской красоте, к Бергману и Тарковскому (в частности, «Антихрист» — именно что Тарковский на сильных таблетках), к тематике исчезающего мира (на этот раз совсем буквально) и к лирическому герою. В нулевые Ларс тоже на секунду приходил в собственный фильм — под именем Томаса Эдисона-младшего, писателя без единой книги, к концу картины все же начавшего сочинять «трилогию про городок»; но то был Триер-режиссер (и все тот же идиот-подонок; к тому же, в финале его заслуженно убивали), тогда как морально неустойчивая рекламщица Жюстина из «Меланхолии» — Триер-человек, Ларс в свадебном платье. Рядом мечутся не в меру разумные люди, что-то кричат, о чем-то плачут, но — пусть все кругом горит огнем, а мы с тобой споем. Мелодию Вагнера.

Последняя на эту минуту муза Триера — Джо, фригидная нимфоманка. Википедия авторитетно заявляет два последних слова антонимами, но не будем удивляться — и не такие персонажи встречались в датском королевстве. Собственно, Джо и есть своеобразный конспект — с небольшими дополнениями, издание-то новое — триеровских экранных женщин за всю его жизнь. Вспоминая моих, так сказать, печальных шлюх — в фильме, где печальная шлюха пять часов подряд перечисляет самых разнообразных любовников и просто интересно порочных знакомых, а рядом сидит зануда и придумывает каждому случаю объяснение из умной книжки.

На фоне «Антихриста» и «Меланхолии», которые были разного толка репортажами из собственной головы и предназначались в первую очередь для нее же, такие мемуары Казановы выглядят творением крайне экстравертным. Больше того, «Нимфоманка» (к слову, тоже, в каком-то смысле, фильм про разочарование) — кино не столько о режиссере, сколько о тех, кто вокруг. Джо, конечно, символизирует и самого Триера, но впервые — для его взаимодействия с внешним миром; второй главный герой, не в меру начитанный еврей Селигман, очевидным образом, обозначает рядового критика, из тех милых людей, что все эти годы искали сакральные смыслы и формулировали красивые трактовки — сегодня уже практически вся вселенная. Высказывание, составленное Триером с помощью Джо, кристально ясно: «Играйтесь, о’кей, но не будем глупо притворяться, что мы друг друга любим и понимаем».

Учитывая, что последние лет пятнадцать датчанин — кажется, из научного интереса — испытывал самые разные (в итоге придя к наиболее парадоксальным) способы заставить публику влюбиться в себя, это все вряд ли серьезная угроза. Скорее, та ситуация, которую любят описывать словом «динамо»; а чего, в конце концов, можно ожидать от человека, самый приятный автопортрет которого — Кирстен Данст. Тем не менее, лучше, наверное, пока и правда остановиться — а то ничем хорошим это не кончится.

Влад Колмаков
Нравится
Дайджесты
Номера
Вы не вошли на сайт!
Имя:

Пароль:

Запомнить меня?


Присоединяйтесь:
Онлайн: 0 пользователь(ей), 299 гость(ей) :
Внимание! Мы не можем запретить копировать материалы без установки активной гиперссылки на www.25-k.com и указания авторства. Но это останется на вашей совести!

«25-й кадр» © 2009-2024. Почти все права защищены
Рейтинг@Mail.ru Яндекс.Метрика
Наверх

Работает на Seditio